Ван Гог. Жизнь. Том 1. Том 2 - Найфи Стивен
Немногочисленные одноклассники Винсента (которых ко второму году осталось всего девять) могли бы стать «правильной компанией» для отпрыска Анны, однако никто не хотел дружить со странным мальчиком, который упорно держался особняком. Все прочие, кроме одного, выросли в окрестностях Тилбурга и по-прежнему жили дома, в кругу семьи. После звонка об окончании занятий лишь Винсент тащился сквозь снег и дождь к дому, который не был ему родным. Приютившая его семья Ханник обращалась с ним так, как и следовало ожидать от немолодой семейной пары, на голову которой свалился угрюмый тринадцатилетний мальчик. Винсент никогда о них не упоминал.
Состояние одинокого, непонятого юноши все отчетливей определяло противоречивые чувства тоски по дому и обиды. Двадцать миль, разделявшие Тилбург и Зюндерт, были серьезным препятствием для визитов родителей и поездок домой. Когда он выходил из поезда на вокзале в Бреде и не обнаруживал желтой повозки, как это иногда случалось, ему приходилось идти пешком до пасторского дома больше трех часов. Но и во время каникул братья и сестры видели его все реже – отчуждение Винсента гнало его за ворота или побуждало углубиться в книгу.
Винсент Ван Гог на ступенях тилбургской школы
При этом всякий раз, как он возвращался в школу, возвращалась и тоска по дому: ссылка продолжалась. Это был замкнутый круг, и поездки домой, омраченные неизбежной разлукой, делали его жизнь вдвойне невыносимой. На школьной фотографии, которая относится примерно к этому времени, Винсент сидит в первом ряду, его руки и ноги скрещены, голова ушла в плечи, а тело наклонено вперед так, будто он пытается занять как можно меньше места. Колено прикрыто фуражкой. Другие ученики расположились на ступенях в вальяжных позах, удобно вытянув ноги или откинувшись назад, взгляды их рассеянны и спокойны. По контрасту с ними поза и выражение лица мальчика в первом ряду кажутся особенно напряженными: сердито надув губы, он хмуро всматривается в камеру, как будто шпионя за всем миром из потайного одинокого редута.
В марте 1868 г., за несколько недель до своего пятнадцатилетия и за два месяца до окончания семестра, Винсент вышел из здания тилбургской школы. Возможно, вместо того, чтобы преодолеть часть расстояния на поезде, он прошел пешком весь путь до Зюндерта, – если так, это заняло у него семь часов и стало первым из многих долгих, одиноких, мазохистских походов, которыми отмечены поворотные моменты в его жизни. Не осталось никаких сведений о том, как его встретили, когда он показался на пороге пасторского дома, с саквояжем в руках. Он вряд ли смог дать родителям хоть сколько-нибудь убедительное объяснение странного поступка. Но как бы они ни оплакивали деньги, выброшенные на его учебу (на оплату семестра, проживание и дорогу), сколько бы ни говорили о том, что он срамит их в глазах людей, Винсент был непреклонен. Он добился своего. Он был дома.
В следующие полтора года Винсент цеплялся за свою вновь обретенную жизнь в родительском доме, теша себя иллюзорной надеждой, символом которой стал новый ребенок в семье – годовалый брат Кор. Подавляя в себе чувство вины, которое усиливалось с каждым месяцем безделья, он уклонялся от разговоров на тему его будущего и целыми днями пропадал на берегу Гроте-Бек, на просторах пустошей или в мирном уединении своего мансардного святилища. Не исключено, что состоятельный дядюшка, торговавший произведениями искусства в Гааге, предлагал ему работу. Если и так, то Винсент отказался, предпочтя свои одинокие занятия.
Он должен был понимать, что ему все равно не уйти ни от вопросов о его будущем, ни от угрызений совести. Как бы он ни старался затеряться в пустошах, спрятаться в вымышленном мире литературы или с головой уйти в собирание коллекций, рано или поздно ему пришлось бы взглянуть в лицо обманутым ожиданиям своих родителей. Особенно отца, который, вероятно, испытывал те же чувства, что герой одной из его любимых книг – романа Эдварда Бульвера-Литтона «Кенелм Чиллингли». «Видишь ли, дорогой мой, я хочу, чтобы ты отличился в какой-либо области… как твои предки», – говорил герой этой книги своему отпрыску, восставшему против законов жизни в обществе, и в ответ на его упорное нежелание оставить свои «странности» в отчаянии восклицал: «Мне стыдно за тебя!»
Глава 4
Бог и деньги
Каждое воскресенье, надев строгую черную одежду, обитатели пасторского дома торжественно направлялись в расположенную неподалеку церковь. Семья пастора Ван Гога занимала особую скамью, и со своего места у подножия кафедры Винсент мог во всех подробностях видеть службу. Пронзительные аккорды фисгармонии призывали полсотни прихожан подняться с мест. Под музыку степенно выходили священнослужители с суровыми лицами, облаченные в длинные одежды. Процессию завершал пастор.
Он был невысок, худощав и в обычной жизни едва ли выделялся из толпы. Однако обряд отводил ему особую роль. Свет отражался от его светлых, посеребренных сединой волос. На фоне черных одежд его лицо казалось особенно бледным; крахмальный пасторский воротничок и манишка указывали на его сан.
Каждое воскресенье Дорус Ван Гог чинно поднимался по лестнице на кафедру, которая резным узором напоминала богато украшенный сундук, поставленный вертикально; Винсент следил за отцом, вытянув шею, чтобы видеть его со своего места, расположенного очень близко к кафедре.
С высоты своего положения (в самом буквальном смысле) Дорус руководил службой, громко объявляя каждый гимн, взмахом руки показывая, когда вступать музыке, и ведя за собой прихожан в чтении молитв и пении псалмов. В своих проповедях – душе всякой службы – он пользовался литературным голландским, который нечасто приходилось слышать в провинциальной глуши Брабанта. Если пастор Ван Гог следовал принятым в то время канонам составления и чтения проповедей, маленькая церковь должна была сотрясаться от драматических эффектов, которые непременно пускал в ход всякий уважающий себя оратор Викторианской эпохи: пафосная звенящая декламация, театральная смена темпа и силы звука, мелодраматические модуляции, риторические повторы и громоподобные кульминации. Тело тоже участвовало в представлении – речь сопровождали размашистые жесты, и широкие рукава одеяния, колеблясь, усиливали эффект от каждого взмаха руки и воздетого к небесам перста.
Теодорус (Дорус) Ван Гог
Для протестантов Зюндерта Дорус Ван Гог был не только собеседником Господа Бога, но и признанным вождем горстки пионеров протестантизма на этом одиноком форпосте – и в духовных, и в мирских делах. Немногочисленным прихожанам преподобного Ван Гога, чьи контакты с католическим сообществом Зюндерта ограничивались необходимым минимумом, пасторский дом служил одновременно духовным центром и светским клубом. В любой день недели гостиная была полна людьми: читающими, пришедшими на урок или просто гостями.
Возглавляя протестантскую общину, Дорус выполнял своего рода миссию посла в преобладающем католическом сообществе. Перед ним не стояла задача обращения папистов Зюндерта в протестантизм – от него требовалось лишь не допустить их безраздельного господства в этом спорном регионе. Во время городских торжеств Винсент мог видеть отца среди собравшейся на помосте городской верхушки, стоящего рядом с высокопоставленными должностными лицами – и рядом с коллегой-католиком. В кампаниях по сбору средств, наподобие организовывавшихся для жертв наводнения, Дорусу принадлежала ведущая роль: именно он заведовал распределением пожертвований. Ежедневные прогулки, во время которых преподобный Ван Гог, в своем цилиндре, сопровождаемый чадами и домочадцами, шествовал по улицам Зюндерта, должны были еще раз продемонстрировать католикам, что протестанты обосновались здесь всерьез и надолго.
